Рукополагаться — только в крайнем случае

Почему православный христианин не может быть образцовым советским гражданином, а сегодняшние пастыри воспринимаются как посредники во взаимоотношениях с потусторонними силами? Профессор протоиерей Георгий Митрофанов как историк не согласен с тем, что сегодня Церковь является жертвой, и считает, что мы так и не смогли оправиться от жесточайшей катастрофы XXвека. О тех, кто поступал вместе с ним, о том, как изменилось их мировоззрение и можно ли потерять веру, учась в семинарии рассказывает протоиерей Георгий Митрофанов.

— Отец Георгий, Вы учились в семинарии и Академии во второй половине 1980-х годов. Этот период был судьбоносным в жизни Церкви: политика государства начала кардинально меняться. Можно ли сравнивать ту эпоху с этой, в которой мы живем? Как Вы можете охарактеризовать сегодняшнее время?

— Я бы не стал проводить параллели, потому что ситуация того времени весьма отличается от современного состояния нашей Церкви и нашей страны. Я смотрю на это как историк, который занимается, как правило, периодами, отделенными от современной ему эпохи на пятьдесят лет, когда уже и первоисточников становится больше, и документы доступны, и последствия исторических событий проявляют себя. И хотя такого количества времени с начала девяностых еще не прошло, ситуация вокруг Церкви изменилась кардинальным образом и отнюдь не в благоприятном направлении.

Девяностые и нулевые стали годами упущенных возможностей. Последующие, 2010-е, — это годы развивающегося кризиса церковной жизни. И кризис этот объясним: когда обстоятельства заставляют не жить, а выживать, всегда возникает ряд сложностей. Выживать многим приходится ценой компромиссов, больших или малых отступничеств от своих же собственных принципов, ценой двоемыслия и двоедушия. Люди очень меняются — так же, как меняются сообщества, в которые они входят.

Церковь, не добитая большевиками в 1940-х годах, весь послевоенный период не жила, а выживала, приспосабливаясь к обстоятельствам времени и конъюнктуре государственной политики. Она всячески пыталась убедить тоталитарное государство, что, как выражался один из известных митрополитов, «православный христианин может быть образцовым советским гражданином». Но как православный христианин может быть образцовым гражданином в государстве, ставящем своей целью ликвидацию религии вообще и христианства в особенности?!

В девяностые мы получили свободу, но не смогли ею воспользоваться. Выработавшееся в период выживания убеждение в том, что судьба Церкви зависит от отношений с государственной властью, сделалось нашей характерной чертой. Это убеждение определяло политику церковной иерархии на протяжении всех последующих десятилетий. Мы не то что не вспоминали о Промысле Божьем, мы зачастую не вспоминали о нашей собственной пастве.

А ведь Церковь прочна только тогда, когда пастырь опирается на паству, а паства доверяет своим пастырям. Главным направлением деятельности большинства представителей духовенства, и в особенности епископата, оказалось выстраивание отношений с местным начальством, со спонсорами, с сильными мира сего. И это привело к тому, что церковная жизнь стала развиваться причудливым образом: мы строили храмы, думая, что возрождаем Церковь.

Мы построили много храмов, которые стали в большинстве своем, как я уже не раз говорил, комбинатами ритуально-бытовых услуг. Туда приходят дезориентированные постсоветские обыватели, озабоченные решением своих чисто земных проблем, которые плохо решает система здравоохранения, социального обеспечения и прочее, и пытаются решить их сверхъестественными магическими средствами, обращаясь к помощи святых, Богородицы, иногда Иисуса Христа, если вспоминают о Нем, воспринимая пастырей как более или менее необходимых посредников во взаимоотношениях с потусторонними силами.

Все эти годы церковного возрождения мы не работали с людьми.

Забвению было предано главное: формирование христианского мировоззрения, понимание того, что быть христианином — значит жить иной, отличающейся от привычного обывательского образа жизнью. Более того, ориентируясь на власть сильных мира сего, мы стали почти неотличимы от них:

…сегодня епископ похож на губернатора, благочинный похож на главу регионального округа и олигархов районного масштаба. А простые священники напоминают представителей зарождающегося (правда, с большим трудом) среднего класса — менеджеров низшего звена, тех, кого часто называют офисным (в нашем контексте следует сказать епархиальным) планктоном.

Действительно, сейчас неблагополучное время для Церкви. И обвинять здесь приходится отнюдь не власть, ведь она-то в достаточной степени была к нам многие годы совершенно равнодушна. Мы сами виноваты, мы предлагали себя сильным мира сего в качестве если не мировоззренческо-интеллектуальной, то хотя бы ритуально-обрядовой обслуги. За это и поплатились.

— Сегодня мы видим неприятие Церкви со стороны общества, попытки загнать ее в угол, очернить. Вы согласны с мнением, что Церковь выступает в качестве жертвы?

— Категорически не согласен. Если мы и выступаем в качестве жертвы, то собственных заблуждений и собственных пороков. Причем чем больше это ощущается, тем больше мы исполняемся духом триумфализма. Но на самом деле мы так и не смогли оправиться от той жесточайшей катастрофы, которую пережила Церковь в XX веке. Мы пошли по пути воспроизведения тех ошибок и ложных установок, которые губили Церковь в ее многовековой истории вообще и в 1917 году в частности.

А тот, кто игнорирует опыт прошлого, как известно, рискует пережить его вновь. Вот, наверное, сейчас и начинаем что-то подобное переживать.

Поэтому когда я слышу стенания, что нас хотят всячески очернить и вытеснить на периферию жизни, я говорю, что мы сами оказались на периферии жизни, служа «не ради Иисуса, а ради хлеба куса» в самых различных проявлениях этих «кусов». И на возмущения по поводу каких-то обличений нашей Церкви я могу ответить одно: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива».

— Какие были настроения тогда, когда Вы поступали?

— Было очень много надежд. И немало людей, прошедших духовные школы вместе со мной, впоследствии говорили, что время учебы было самым счастливым в их жизни.

Я с печалью вспоминаю тех студентов и то время, когда в наши духовные школы шли действительно яркие, выдающиеся личности, уже имевшие приличное образование. С печалью — потому что сейчас такой контингент поступающих, думаю, нам не грозит. Я могу привести в пример моих известных сверстников, из которых одни со временем стали моими оппонентами, а другие моими единомышленниками и даже друзьями — покойный протоиерей Всеволод Чаплин, митрополит Иларион, иеромонах Никон (Белавенец), протоиерей Максим Козлов, протоиерей Алексей Уминский, протоиерей Александр Степанов, игумен Пётр (Мещеринов). Подобно мне, они приходили в 1980-е в Церковь, руководствуясь идейными мотивами как собственного спасения, так и спасения Церкви и России.

А сейчас, придерживаясь подчас различных мировоззренческих позиций, занимая в Церкви различные должности и положение, мы в той или иной степени не можем не ощущать обманутость многих наших тогдашних надежд.

Если бы мы только могли представить, как будет выглядеть Церковь, какой она станет через 30 лет периода свободы!

— Во времена Вашей учебы потерять веру в семинарии было невозможно?

— Веру можно потерять всегда и везде, и не только в семинарии. Тут проявляется свобода воли человека. Могу сказать только одно: тогдашняя семинария для многих оказалась единственным духовным прибежищем в обезбоженной и изолгавшейся стране. Помню, с одной стороны, ощущение духовного братства. А с другой стороны, ощущение, что есть мир, который или игнорирует, или попирает Христа, и есть мы — люди, которые должны защищать Его в этом самом мире. Сейчас эта атмосфера исчезла.

— Как Вам кажется, какие цели преследуют те, кто приходит сегодня в духовные школы?

— У многих есть совершенно естественное желание реализовать себя и послужить Церкви. Кто-то, конечно, идет по пути наименьшего сопротивления, считая, что сюда легко поступить и работа вроде бы не слишком уж тяжелая, да и, как говорят, денежная. Мотивы у людей самые разные, также как и у поступающих в другие вузы.

Это надо иметь в виду и не делать из этого какую-то неразрешимую трагедию. Так бывало во все времена. Да, процент людей идейно мотивированных в мое время был выше, чем сейчас. Сейчас таких становится все меньше и меньше — впрочем, так и во всем нашем обществе. Но страшно, если такие вот «профнепригодные» студенты принимают священный сан и годами затем профанируют церковную жизнь вокруг себя.

— Можно ли найти схожие проблемы и трудности между тем, что было во время, когда Вы поступали, и сейчас?

— Одной из проблем было то, что уже при поступлении в семинарию приходилось сталкиваться с представителями КГБ. Они старались завязать отношения и вывести того или иного студента на уровень секретного сотрудника. Мы это хорошо понимали, но духовенство и прежде всего архиереи со времен митрополита Сергия (Страгородского) были поставлены в такое положение, что нельзя было, не имея официальных и неофициальных контактов с властями, активно и успешно осуществлять свою деятельность.

Такое сотрудничество имело место у очень многих, но часто с пониманием того, что есть мы и есть они, с пониманием того, для чего и во имя чего это делается.

А сейчас, думаю, многие даже очень бы и обрадовались подобного рода сотрудничеству, особенно если бы это сотрудничество, как и в советские времена, могло помочь их карьере.

— Как же этому противостоять? Молодой парень, который собрался поступать, пусть и с романтизмом, но и с какими-то реальными целями, оказывается в системе, настолько для него сложной! Как бы тут не сдаться, не впасть в уныние, не потерять мотивы?..

— Прежде всего студенту должен быть интересен предмет его исследования. И исследование этого предмета должно помогать духовной жизни. Если это получается, то жизнь будет продолжаться, причем в весьма позитивном ключе. А общий принцип остается один: делай, что должен, и пусть будет, что будет. Вот и все.

— К чему стоит подготовить себя будущему студенту? Чего ему следует опасаться, входя в систему?

— Готовиться надо к неожиданностям, потому что все запланировать невозможно. Важно уметь находить человеческий контакт с людьми.

— Каким должен выйти человек из стен семинарии?

— Мыслящим, ответственным, независимым, в то же время смиренным и духовным. Потому что иногда смирение уничтожает духовность, и наоборот. Так что тут проблем очень много. И плохо, что в наших духовных школах не всегда обучают студентов размышлять об этой проблеме и ее обсуждать.

— Большое количество ребят, которые поступают сегодня в семинарию, ожидают в каком-то роде благополучной, спокойной жизни. Стоит ли сейчас готовить себя к крестному пути?

— Я бы не стал в таких выражениях рассуждать. Но хочу сказать одно: рукополагаться надо только в самом крайнем случае. Когда ты не ощущаешь себя без этого, когда действительно видишь в этом свое призвание. А то, что человеку, уже ставшему священником, приходится пережить очень много — ни для кого не секрет. И тут нужно рассчитывать на свои силы и на помощь Сына Человеческого, а не на протекцию князей и сынов человеческих.

— Как Вам кажется, какой будет картина завтрашнего дня в церковном образовании?

— Мы очень опоздали с реформами духовных школ. И проводить их стали специфически, что не столько улучшало, сколько осложняло нашу учебную деятельность. Поэтому я даже прогнозировать боюсь, к чему мы придем. Но, надеюсь, к чему-то хорошему.

(Беседовал Андрей Степанов)